Д. Сорокин
ТРЕВОЖА СНОВИДЕНИЯ МЕЧТЫ
Слеза прорубит
серпантином
Разрезанную пемзу щек,
Ладони все разшелушатся
От неприличности
излизанных повесой строк.
Недоедая, догораю -
Крамольностью безвечного
конца,
Куда не сунься,
Всюду сгустки,
Неумелость
Суета.
«Я» вдруг запрыгает
Шерстистым мячиком
Глумливой простоты,
И задрожит надежда
Мотыльком
В мертвеющей тиши.
Но
почему-то,
Сразу хмурость за окном,
За занавеской вновь
Кричит засохшее лицо.
А ядовитый дождь
Бессменный спутник
Скользких дней,
Прокладывает в спальню
путь
Печальностью своей.
Ты спишь,
И где-то далеко,
В астральной глубине,
Мы в поцелуе
Взвешиваем души
Жившие в луне.
ГОЛАС БЕЛАГА ПОКРЫВА (Вам)
/пудра вечнасці на далонях/
Адлегласць
з ‘ядае моц часу
сварліва,
кіпяць вочы цемры
магільных слупоў,
ў цішы палатнянай,
ля смугі насланняў
па струнах павучых
дзяўчына лье стогн.
Лес гук паўтарае
дрымотнасцю рэха,
ўздоўж дрэў хвалі руж
запырхалі,
звіняць,
юнак чарнавокі
мастак на імгненне
пяшчотай малюе
зялёны экстаз.
Бяжыць забіваючы дух
ад жадання,
каб слых акунуць
у дзявоцкі паслед,
світае,
на пні
ў павуцінні кахання
з усмешкай трупярні
ляжыць шчасця грэх.
І покатам брэшуць
на яблыках чорных
прагнілыя рэшткі
былой цяплыні.
Знішчаюць
ўсю сутнасць
маўклівага неба
ружовыя спевы
ваўчынай дачкі.
ПИР на ВЕСЬ РИМ или День рождения тов. ДРОЗДОВА (Под ногами целый мир)
(абсурдизм)
Слюнявый дрозд,
в дупле зимой,
пел песни пилигриму.
Я мило пользуясь судьбой
вовсю клевал рябину.
Тебя милаша не зову
на пиршество желудка,
подол заправь,
и уходи,
а то сожрет мишутка.
Полны столы
заморских яств
весь лес гурьбой гуляет,
Со всех сторон спешат к дрозду,
ведь птица, наливает.
Пирует млад,
пирует стар,
в слюне дрозда купаясь,
а мне все как бы нипочем,
рябина,
заживляет.
ИСТОПТАННЫЕ ПЕРЬЯ (или
ЗОЛОТЫМИ САНДАЛЯМИ по МОЗЖЕЧКУ)
/ …Отрезал для слов
душной плоти комок,
слизью смазав святую кору…/ (де Вошь)
Блаженные сумерки слов
палитрой смердят на планете,
немой вырезая вопрос
воздушными скальпами пены.
И скользким кольцом ситца вниз
проклятьями брызжа безмерно,
гротеск заскрипел в голове
изъеденных писем ночлега.
Но только нутро оголить,
подставить лучам желто-белым,
в развернутом небе змеясь
покажется красная лебедь.
Сама непорочность в движеньях слепых,
отрыжка алмазной мокроты,
нутро содрогнулось от спеси маслин -
стыдливая лебедь в коросте.
На лапах юдоль, в клюве сахар вопит,
по крыльям желчь слез скурпулезит,
а в черных глазницах с натугой шальной
глупит заунывная осень.
По старым дорогам колодцев худых,
в подсобках хмелеющей ночи
Кровавый закат будоражит, гноит,
кирза обливается соком.
Хоть прячься в садах, сухофрукты пуша,
картавая лебедь всё смотрит,
нутро прожует гильотинно жужжа
срыгнув в волосатую проседь.
/всёсложновраю/
/ …Отрезал для слов
душной плоти комок,
слизью смазав святую кору…/ (де Вошь)
Блаженные сумерки слов
палитрой смердят на планете,
немой вырезая вопрос
воздушными скальпами пены.
И скользким кольцом ситца вниз
проклятьями брызжа безмерно,
гротеск заскрипел в голове
изъеденных писем ночлега.
Но только нутро оголить,
подставить лучам желто-белым,
в развернутом небе змеясь
покажется красная лебедь.
Сама непорочность в движеньях слепых,
отрыжка алмазной мокроты,
нутро содрогнулось от спеси маслин -
стыдливая лебедь в коросте.
На лапах юдоль, в клюве сахар вопит,
по крыльям желчь слез скурпулезит,
а в черных глазницах с натугой шальной
глупит заунывная осень.
По старым дорогам колодцев худых,
в подсобках хмелеющей ночи
Кровавый закат будоражит, гноит,
кирза обливается соком.
Хоть прячься в садах, сухофрукты пуша,
картавая лебедь всё смотрит,
нутро прожует гильотинно жужжа
срыгнув в волосатую проседь.
/всёсложновраю/
Г.
Вертманн
ВАСНЕЦОВ И КОМЕТА
Вот что значит выплюнуть
лицо!
Вот что значит вырваться
из плена!
Как лихой художник
Васнецов
Возводил на холст чужие
стены.
Вот что значит
искалечить стон!
Вот что значит выйти на
работу!
Как седой развратник
Цицерон
Низвергал в народ густую
рвоту.
Вот что значит гнить в
чужой земле!
Вот что значит встать,
но не проснуться.
Ощущать себя, собой в
себе,
Это лучше, чем в толпе
загнуться.
Вот что значит время
выжимать!
Вот что значит в кровь
стереть сандалии!
Надо благодарно
принимать
Все плевки общественной
морали…
НАСТОЯЩИЙ ЦЕНИТЕЛЬ
Просто не было
правильных слов,
чтобы выразить ту
красоту,
за которую Юрий Попов
обнажил всю свою наготу!
Он стоял и смотрел в никуда,
Поперхнулся и порозовел…
Но достоинство мужика
не терял, хоть слегка и
вспотел!
Красота снизошла по
утру,
словно хрупкий бокал с
«Бордо»,
разлилась по его нутру,
разбудила в нём дух
Бельмондо!
Он не думал и не гадал,
Что в рассвете последних
лет,
Средь столичного смога
узнать
Сможет он столь родной
силуэт.
И в смятении, словно
пацан,
Юра скинул пальто с
плеча!
И на улице, голый стоял,
созерцая бюст Ильича!
