Ян Сож «В конце»

Ян Сож

В КОНЦЕ

    

   На исходе всех дней своих я, напитанный усталостью от миропонимания и пребывания здесь, пошёл к ангелу с надеждой, ослепляющей и в ожидании блаженства обязательного, и сказал ему громким голосом, заставляя выслушать: «Дай мне Книгу». Он глянул пронзительно и глубоко, сделалось страшно мне, и тогда сказал ангел: «Возьми и съешь её; она будет горька во чреве твоём, но в устах твоих будет сладка, как мёд». Трясущимися руками с подсознательными червями сомнений взял я Книгу, закрывшую тенью весь небосвод и вырвавшую наружу рвоту вины из длани ангела, и, последовав наставлению, съел её. Она в устах моих была сладка, как мёд, как свежевыжатый сок плодов райских, как радость гордости, как счастье взаимной любви. Когда же проглотил её, то горько, гадостно, чудовищно и тошнотворно стало во чреве моем.

   В полдень 17 августа 201… года в небольшом городке под названием Сырогонь шлифовщик по камню из ЧУП «Траур» Борис Грач жевал бутерброд с колбасой и, умело манипулируя компьютерной мышью,  направлял отряды бойцов навстречу врагу. Рядом стояла начатая бутылка вина. Сегодня в выходной день Борис отрывался по полной программе. Ему полагалось расслабиться – ведь за эту неделю он вымотался, как лошадь. На ЧУП после экономических потрясений в стране свалилось множество заказов. Полгорода стояло в очереди по записи на надгробные плиты со скидками пенсионерам, студентам и тем, кто приведет с собой друзей. Такая реклама себя оправдала. Сырогонцы приходили семьями, подъездами и даже целыми улицами. Борис ликовал – деньги текли рекой. Хоть он и вкалывал, как проклятый, но оно того стоило и уже в следующем месяце он рассчитывал приобрести «БМВ», чтобы, как он говорил, девок клеить. 

    Неизвестно, осуществились бы его мечты или нет, но ровно в 14-27 по местному времени наступил Конец света.

   Стены квартиры вдруг зашатались. В розетке вспыхнуло и затрещало пламя. Экран монитора стал черным. Борис поперхнулся куском бутерброда, закричал  диким голосом и сразу сорвал голос. Дом вновь содрогнулся от фундамента до крыши. Бетонные плиты заскрипели. Часть потолка рядом с оконным проемом рухнула вниз. Оттуда выпало  тело. Синюшное лицо соседа из верхней квартиры Сергея Гужа, работающего артиллеристом в местной войсковой части, смотрело в сторону Бориса. На диван, который родители Бориса хотели обновить новой перетяжкой, текла поврежденная человечность. Из дыры в потолке донеслись протяжные стоны. 

   Первым побуждением Бориса было залезть в соседскую квартиру  и помочь возможным выжившим  - дочке Сергея Анжеле, девочке лет семнадцати, и их собаке Барбосу. Вторым побуждением стало желание позвонить родителям, которые уехали в магазин. Осуществилось лишь третье побуждение и потекло по бедру теплой струей.

   Звуки сверху сами по себе прекратились.

   - Умерли, - согласился Борис и, болезненно поморщившись, поднялся со стула. - А я не умру.

   Сквозь треснувшие стеклопакеты на грузное тело артиллериста падали лучи летнего солнца.

   - Отстрелялся, - пробормотал Борис, потирая мошонку.

Через опрокинутый шкаф и перевернутую кровать, он добрался до окна и, осторожно, как опытный партизан, выглянул на улицу. Пятиэтажный дом напротив принял форму неправильного прямоугольника. Какие-то люди карабкались по развалинам, какие-то бежали в сторону автовокзала. Он посмотрел туда и понял, что там нечего делать. Над тем местом в небо подымался густой черный дым.  

    На дороге рядом с вокзалом образовалось месиво из автомобилей и человеческого мяса. Бориса прошиб холодный пот, когда среди этой кучи малы он увидел голый зад своей одноклассницы Иры Лукъянович, к которой в школе испытывал сильное необъяснимое влечение. Они в ту пору сидели за разными партами в классе и встречались лишь иногда в очереди за булочками в столовой. На большее ни ему, ни ей не хватало смелости. Он удовлетворял с каждым днем растущую привязанность в рисовании на страницах учебников гигантские половые органы. А Ира, которой бледный и спокойный мальчик нравился больше чем не нравился, не могла сделать первый шаг, потому что не была полностью уверена в своем душевном выборе. Вот так они и росли. Ира с каждым годом становилась все краше и краше.  Борис же рос болезненным и некрасивым мальчиком. Еще большая пропасть между ними образовалась тем самым летом, когда он не подошел к ней в парке культуры и отдыха, когда она с подругами хохотала на скамейке и щелкала семечки. Если бы он знал, что при виде него у Иры закружилась голова и между ног стало так тепло, как в кульке с только что пожаренными семечками, то может быть все у них пошло бы совсем по-другому. Но тогда Борис просто прошел мимо, побоявшись нагло устремленных на него светящихся глаз.

   И вот теперь ее белоснежный долгожданный зад бесцеремонно торчал из салона автомобиля. Он не мог видеть лица одноклассницы, но он чувствовал. Да, да – чувствовал до дрожи в коленях, что многообещающий зад принадлежит Ире. Джинсы у девушки были приспущены как раз так, чтобы это несомненное достоинство показало себя во всей красе, во всем свадебном блеске, во всем университетском лоске.

   Рядом с задом околачивались лица сомнительной наружности. Всем своим видом они давали понять, что готовы к скотским поступкам и склонны к грязным желаниям. Плохо скрываемые попытки пристроиться, приклеиться, приноровиться к храму заднего наслаждения сорвали Бориса с места.

   - Не тро-о-о-о-жь! – гневно сипел юноша. – Это мое! Не тро-о-о-о-жь! Про-о-о-о-чь!

   Он жил с родителями на втором этаже, поэтому быстро оказался на улице. Вокруг творилось нечто страшное. Трещало пламя. Идущий от вокзала жар обжигал до боли. Черное марево заволакивало улицу. Вдоль дороги скапливались люди, и их было очень много.

   Борис бежал во весь опор, расталкивая присутствующих. За что получил от кого-то сначала в нос, а после еще и по почкам. Но ничего его уже не могло остановить. Он отбивался, протягивал руки, рычал, растопыривал пальцы, желая во чтобы то ни стало дотянуться до объекта своих убитых наукой детских страстей, который только теперь, в этот жуткий и трудный для всех час, был так греховно близок и так искренне желанен, что у Бориса кружилась голова и текли слезы.

   - Мне-е-е-е-е-е! Мне-е-е-е-е-е-е-е! - он тянулся и верил, что две половины с аккуратным разрезом посередине и легкой порослью темных волос ждали только его все эти годы.

   Кончики пальцев почти касались белоснежного зада. Ему показалось на миг, что он сделал это, как его схватили за ноги и повалили. Перед ним заплясали одинаковые широченные лица граждан и гражданок. Зад Иры взметнулся куда-то вверх, в сторону и сменился асфальтом. Борис уже не видел, как к заду его одноклассницы пристроился мужичок, который стал таранить белую плоть с такой силой, что автомобиль сдвигался с места при каждом толчке. Из окон ближайшего дома грянуло нечто про ресторан, про телогрейку и про зону.

   Мужичок весело с большой амплитудой двигал ягодицами и сквозь зубы подпевал в такт движениям:

Эх-ма, жопа-па,

Водочка душистая!

Я приду к тебе во двор,

Дунька ты мясистая!

Раз, раз, еще раз!

Крестики и нолики!

Жопу я твою нашел,

Все мы алкоголики!

   У людей вокруг него появились улыбки.

   - И чего это пацан кинулся, как ужаленный? В жопу шило воткнули что ли? – говорила женщина с широченными плечами сухонькой старушке. – Тут скоро отпевать будут, а им все мало. Спасу нет.  

   - Он у меня ложки украл, - зло сказала старушка.

   - Ладно вам, Леонидовна. Вы везде уже со своими ложками лезете. На том свете они уже не понадобятся. Пацан видали, какой нахальный. Не его, а все равно руки свои сунет. Все им надо. Таким вот и Родину продать, как два пальца обоссать.

   - Как и ложки мои, - вставила старушка.

   - Ложки? Причем тут ваши ложки, Леонидовна? Вон Венскевич! Мужи-и-и-и-к! Унитаз себе золотой приобрел. Может слыхали? Валька Грачиха рассказала. Она видела, как привезли. Говорила – загляденье. Чистое золото. Садиться даже страшно, не то что срать. Дело конечно хозяйское. Что хочу, то и ворочу теперь. Но девка же хороша! Ой, как хороша, Леонидовна. В университете учится, на экономике. Я так думаю, что пора уже. С мужиком то. А то в девках так и останется.   

   - Нельзя в девках теперь, - кивнула старушка. – Неправильно это.  

   - Эх, Леонидовна, будете смеяться, но я жалею, что не моя жопа это. Эх, не моя, - женщина махнула рукой. – А Венскевич муж-и-и-и-к!  Смотрите, как дерет! Как дерет ее! Оприходовал, прям, как петух наседку. Я всегда говорила - нормальная бабья жопа встретит свой унитаз.

   Старушка ободряюще погладила ее по спине, и они наблюдали, как начиненный вазелином детородный орган Венскевича знакомился с задом одноклассницы Бориса. Женщины не знали, что первую и последнюю порцию вазелина Венскевич загнал себе под кожу в армии, чтобы пенис стал больше пенисов сослуживцев, которые казались ему толстыми и длинными, как цельные нерезаные батоны вареной колбасы. Холодные обтирания помогли ему пережить воспалительно-аллергическую реакцию, однако избежать искривления детородного органа не удалось. Пенис Венскевича приобрел вид загогулины. Как-то после пяти бокалов разливного пива он рассказал приятелю:

   - Понимаешь, Сема, я думал все кранты. Отвалится черт. И все. Не проживу ведь без баб. Ты бы прожил? То- то же. Думаешь с дуру так загнал? По малолетству?

   Срыгнув, Венскевич помахал пальцем.

   - Не, Сема, дурак ты. Я же ее как увидел тогда, понял, что хоть и жена командира, но моей будет по любому. Там просто куколка была. Ножки, попка, сиськи – все просто умммм!

   Венскевич отпил из пластикового стакана.

   - Потом слушок пошел по части, что у майора в длину сорок сэмэ. Вникаешь? Как у коня почти. Как представлю, как он ту с течкой жарит, то мочи нету. Вот, Сема, такие дела.

   Венскевич стряхнул последние капли из стакана в рот и сглотнул.

   - А загнал по пьяне. В наряде. Дневальным. Хули, послали духа за водкой. Напились с пацанами, ну и загнали мне. Один посоветовал прямо в головку, чтобы стала во-о-о такая. Как шляпка у гриба. Ну я и согласился. Ради бабы на что только не пойдешь. Чуть на стенку не полез потом. Того душару чуть не убил. Но отпустило, слава богу.

   Венскевич глубоко затянулся и выпустил струю дыма вверх. В пивной палатке царило бурное оживление. Алкоголь нескончаемым потоком наполнял желудки. И стар, и млад не жалели средств на душевные беседы за дешевым разливным. Дым стоял коромыслом. Загогулина Венскевича тоже стояла.

   - Не, не, братан, не получилось. Уехала она. Видел бы, как пищала, когда с хахалем сваливала. Так бы вставил пистона, по любому.     

   Скривившись, пьяный Сема протянул:

   - Сууу-ка.      

   На дом, где жил Борис с родителями, с неба упал огненный шар. Земля под ногами жителей Сырогони содрогнулась. Пятиэтажное здание развалилось.

   - Да, да, да, да, - пыхтел тем временем Венскевич, обхватив толстыми пальцами белоснежный зад будущей экономистки.

   Тут и случилось чудо. Девичий зад будто ожил. Дернулся. Повел вправо, влево. Мужичок подпрыгнул от неожиданности. Лиловая загогулина вынырнула из красного зева.

   - Ожила! Ожила! – слабо сопротивляющуюся Иру вытянули из салона автомобиля.

Десятки рук потянулись к ней, возжелая и требуя. Студентку буквальным образом разорвали на куски. Раздача бесплатного мяса в Сырогони происходила впервые. Присутствующие не хотели упускать такую возможность.  

   - Ожила! Ожила! - вопила женщина с широкими плечами, которой досталась селезенка.

   - Ожила! Ожила! - стонала старушка и обматывалась кишками.

   - Ожила! Ожила! -  бесновались жители Сырогони.

   - Оживил окаянный! – подруга Иры Оксана студентка факультета физики, которой достались правое ухо и мясистый кусок бедра, схватила Венскевича за детородный орган и дернула так, как дергают стоп-кран. 

   Небо заволакивало дымом пожарищ. На улицу опускалась темнота, освещаемая всполохами огня. Сырогонь горела долго и тяжело.